Книга Сергея Хрущева «Реформатор» вышла на днях в издательстве «Время». И она, кажется, — главная. Свыше 1000 страниц. 95 авторских листов скрупулезного — в цифрах и цитатах архивных стенограмм — рассказа о внутренней политике 1953—1964 гг. То есть, собственно, — о жизни страны.

Здесь есть и XX съезд, и «Доктор Живаго», и скандал в Манеже. И отставка маршала Жукова. И Будапешт, и Новочеркасск. Но главное — интеллектуальный детектив (так читается: в России всегда сильно действует конкретика) проектирования блочных домов, подсчетов урожайности с гектара, КПД кукурузного силоса, эпос битвы за огурцы на гидропонике. Цифр в «Реформаторе» много. По ним, кстати, видно: с какого низкого старта, с какой бедности реально началась эпоха «физиков—лириков».

Здесь трудно отделить сына от историка. Н.С. Хрущев видится автору «Реформатора» державным советским Штольцем, с тьмой забот по имению — от Курил до Кушки. Но этот образ куда интереснее, чем «Хрущев в анекдотах».

Да и цифры, цитаты, подневная хроника тех лет подкрепляют его.

— Сергей Никитич, как вы полагаете: что от эпохи реформ Хрущева Россия-2010 сохранила? Что утеряно?

— Что есть реформы? Я считаю (в отличие от многих) что реформы — не половинчатая революция. У них другая природа: реформатор не ломает строй. Он подстраивается под реальность. Меняет экономику. Занимается мелочами: дозировкой воды на оросительных каналах, внедрением американской промышленной архитектуры (она дешевле!), пуском троллейбуса Симферополь—Ялта, цементными перегородками инженера Козлова, строительством первых подземных переходов, прокладкой МКАД — с «запасом» на две полосы с каждой стороны.

…Кстати, эти необъятные обочины кольцевой в 1962-м казались нелепыми. Зачем они? Разве будет в СССР когда-нибудь столько автомобилей?

Реформатор действует не по книгам. Две попытки преобразовать страну по книгам у нас были: в 1917-м по Марксу, в 1991-м — по Фридману и Хайеку. Но в обоих случаях, когда стали делать по книгам, — выяснилось, что народ живет по-другому. И нуждается в другом.

…Что было главным? Сегодня более всего на слуху освобождение из лагерей и «оттепель». По-моему, важны «целина» и «кукуруза» — то есть хлеб и мясо. Сам Никита Сергеевич мне бы немедленно возразил: «А дом-то где ж?»

— И никогда больше страна так не ценила точные науки. В конце 1950-х резко увеличена закупка иностранной научной литературы (в 1990-х — почти сошла на нет). В 1957-м заложен и уже в 1959-м заселен Новосибирский академгородок. В 1963-м создан Совет по науке при Совете министров СССР: математики Келдыш и Лаврентьев, химик Семенов, экономист Арзуманян, «сварщик» Патон, «металлург» Целиков, «полимерщик» Каргин, кибернетик Трапезников, атомщик Александров, «радист» Котельников, биохимик Виноградов — всего 17 академиков. Это здравый смысл «человека на хозяйстве», на бедном и трудном хозяйстве, привел Хрущева к культу знания?

— Никита Сергеевич Хрущев был любопытен. Может быть, ключевая черта: любопытный был человек… В 1910-х, мальчишкой, он стал слесарем в Донбассе, на заводе горнорудного машиностроения бельгийца Боссе. Из первых заработков купил велосипед, сам приспособил к нему моторчик. Получился мопед: для 1911 года — чудо. А вот учиться «на инженера» (такая была мечта) — не вышло.

Инженером-изобретателем он не стал. Но очень интересовался всеми инновациями. В 1938 году, когда его «бросили» в Украину, Хрущев отказывался и говорил: «Сельское хозяйство я видел только в тарелке». Через два года он уже говорил с агрономами на профессиональном языке.

Так же в 1950-х он учился говорить с ракетчиками, химиками, машиностроителями. Собирал в ЦК строителей, которые при нем, вместе с ним придумывали технологию сборного строительства домов.
Да: ему случалось поддерживать не только Королева, но и Лысенко. Но Хрущев поддерживал и «сварщика» Патона, и ракетчика Челомея, и математика Лаврентьева. К нему можно было попасть на прием: так поступали Королев, Янгель, Курчатов, Туполев. Так пришел в 1957-м академик Семенов (они мало были знакомы, «протекцию» составила Фурцева) и сказал: «Никита Сергеевич, мир уходит от тяжелой металлургии, мы плавим стали все больше, а американцы все меньше, мир переходит на полимеры». И началась «химизация всей страны».

Так пришли в 1963-м академик Немчинов, экономист, и кибернетик Глушков и сказали: «Никита Сергеевич, сегодня экономика — это математика».

Помню: отец восхищался экспериментом немчиновской команды. В 1959-м с помощью математических методов оптимизации грузоперевозок они повысили доходность Главмосавтотранса на 15%. Такие аргументы Хрущев понимал.

И вышло в мае 1963-го постановление ЦК «О развитии и использовании вычислительной техники в народном хозяйстве». Был создан институт ЦЭМИ.

Но в сонмище идей был нужен консультант, которому он мог бы верить. И который — это важно! — не стал бы его использовать, проталкивая свои проекты.

Сначала они договорились с Курчатовым. Курчатов умер за две недели до того, как должен был стать советником Хрущева по науке. Пост был предложен академику Лаврентьеву. Математик Лаврентьев сказал: «Я всего не знаю…» — и они договорились о создании Совета по науке. Из лучших ученых. Им выделили две комнаты в Кремле. Хрущев всегда мог спросить: «А что вы думаете об этом проекте?» И они могли постучаться и сказать: «Вот есть новые идеи в мире…» Такой коллективный разум при руководителе государства.

А его преемник, уважаемый и достойный человек Алексей Николаевич Косыгин, сказал: «Есть структура. Отраслевые министерства пусть и работают с учеными». Так что Совет по науке в стране существовал с февраля 1963-го до октября 1964-го.

— В 1960-м начали строить нефтепровод «Дружба». В 1961-м создан «Юганскнефтегаз», к 1964-му разведаны запасы Сургута и Нижневартовска. На что бы Хрущев пустил нефтедоллары?

— Очень трудно говорить в жанре «Если бы!».

— Очень трудно. Классический наш жанр «Реформатор не успел…». О ком бы речь ни шла — об Александре II, о Столыпине… И все же?

— Предполагаю: шли бы они на инвестиции. Конкретным предприятиям на закупку лицензий. Современники помнили, как обиделся на Хрущева академик Каргин: он пришел с пакетом предложений по развитию органической химии. А Хрущев ему выговорил: вы семь лет уверяете, что разработаете… Не надо нам разрабатывать то, что в мире уже известно.

26 сентября 1964 года на заседании Президиума ЦК и Президиума Совмина Хрущев снова говорил о лицензиях. Я в книге цитирую стенограмму:

«…Мы привыкли вариться в своем соку, все делать сами… Это результат верхоглядства и зазнайства, стремления все делать своими силами, тогда как заграница предлагает нам на выгодных условиях… покупку передового оборудования, агрегатов, приборов, лицензий… Глупо этим не воспользоваться.

…Капиталисты вводят завод в строй за два года, мы — за пять лет… Капиталисты предлагают продать заводы под ключ, а наши конструкторские бюро, имея только лабораторные образцы, доказывают, что мы сами можем это сделать. …Из престижных соображений, из экономии валюты мы отказываемся от закупки лицензий и комплексного оборудования и в результате теряем в несколько раз больше. …Нам грозит автаркия, самоизоляция».

Ну: до пленума 13 октября 1964-го оставалось три недели.

Никита Сергеевич понял раньше всех, что централизованная система — министерства, план, вертикаль — не работает. Он ее начал менять: сначала на совнархозы, которые работали лучше, но стали копировать те же методы. Тогда Хрущев сказал: «Дадим власть директорам». И эксперимент 1962—1964 гг. показал, как это было успешно. Я пишу о Худенко, у которого в совхозе производительность труда возросла в семь раз, число работников уменьшилось, зарплата возросла. А дальше… наверное (хотя Хрущев об этом ни слова не говорил), власть директоров естественным путем привела бы к приватизации.

Потому что… либо танцы, либо пение. Если вы сохраняете властную вертикаль, то министерство говорит, кому чего и сколько производить.

Я сам проработал в этой системе много лет — и у меня не было плохих министров. Они все были опытные люди. Но у них свои предпочтения — а у директора свои. А если директор свободен — зачем ему министр?

Хрущев попытался партийную систему заменить на государственно-рекомендательную. И в Конституции СССР 1977 года появилась 6-я статья о руководящей роли партии: чтобы больше никто не посягал…

— А при этом одна из сквозных тем книги — эти самые лицензии. Электробритва «Харьков» копирует немецкую 1940-х годов: сам же Никита Сергеевич, придя в восторг от этой штуки, отдал ее на завод как образец. С фотоаппаратом «Киев» — то же. По плотному, набитому фактами тексту «Реформатора» видно: и в 1950—1960-х (сейчас они кажутся эпохой титанов точных наук) повторялось это же «сами сделать не можем». Почему?

— …Никита Сергеевич однажды рассказал о выставке новых советских технологий в послевоенные годы. И об американском журналисте, который репортаж оттуда озаглавил «Выставка ворованных патентов».

Понимаете: это структурный вопрос. Что такое инновация? Все пороги обивают изобретатели. 98% их идей не имеют смысла. Где-то среди них бегает Билл Гейтс. Или Челомей. Но выделить их трудно любому менеджеру.

Хрущев был лично любопытный человек и поддерживал разных людей — успешных или неуспешных. В принципе же: система не была заинтересована в инновациях. Они и шли из-за рубежа. Ниша для идеи, «зона неопределенности», где и возникает нечто новое, есть только в конкурентной среде.

Кстати, когда что-то было абсолютно необходимо, Хрущев и создавал конкурентную среду. Бесспорно: для обороны нужны ракеты. Есть Королев. Хорошо, но давайте создадим и институт Янгеля. Потом появился Челомей. Потом — Надирадзе. Они соревновались… и не было так, как с ракетой «Булава».

И тогда ведь постоянно что-то у кого-то не получалось, проекты заходили в тупик. Но всегда был запасной вариант. А мы (я работал в команде Челомея и хорошо помню) постоянно боялись, что нас обгонят. Были два варианта межконтинентальных ракет — взяли янгелевский. Другую ракету взяли, наоборот, у Челомея.

Королев предложил свою Р-7, все бы хорошо, но выяснилось, что каждый старт стоит полмиллиарда рублей. Пришел Янгель и сказал: «Я сделаю такую же ракету за одну десятую цены: она просто будет летать на других компонентах». Хрущев обрадовался: корифей Сергей Павлович говорит: «Невозможно», а Михаил Кузьмич обещает сделать. Позвал двигателиста, академика Глушко. Глушко сказал: «Все возможно, я сделаю для ракет Янгеля двигатель». И сделал. Королев надолго поссорился с Глушко: отдал свой двигатель конкуренту!

…Но там, где так не горит, — инновации возникали куда труднее.

Надо создавать конкурентную среду. Кажется, мы экономим, делая одну авиационную госкорпорацию — или одну ракетную. Неправда! Это разработчик мечтает не иметь конкурентов в стране и иметь все ресурсы. А государство остается заложником: в лучшем случае — у Королева, а в ином — у «Булавы».

Инновации, на которых долго стояла страна, идут из тех лет. Ракеты, нефть, новое домостроение… А потом — мы все это проели.

— Вы замечаете несколько раз: многие из хрущевских идей воплотились в Китае Дэн Сяопина. Какие именно?

— Я не говорю так прямо. Но, по-моему, принцип Дэн Сяопина: «Не важно, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей» сродни словам Хрущева: «Мы строим коммунизм, но какой же коммунизм без хорошего борща?» Оба эти реформатора были готовы заходить далеко за догму.

Кто знает: может быть, он бы провозгласил: «Возвращаемся к ленинским нормам! Сталин исказил НЭП, а мы…» Ну и жили бы мы сейчас при НЭПе имени В.И. Ленина.

— У Дэн Сяопина был тот же огромный ресурс, что и у Хрущева: полная неизбалованность народа. Та же энергия социальной надежды. Тот же культ точного, прикладного знания: вот уж где сейчас «физики в почете».

…Как вы думаете: Новочеркасск — наша площадь Тяньаньмэнь?

— Всякая реформа должна делаться постепенно. Если открыть все шлюзы — сметет. Новочеркасск был трагедией. Но стал и трагедией реформ.

Я подробно пишу об этом. Низкая цена на хлеб в СССР никаким экономическим реалиям не соответствовала. Хрущев пытался уйти от сверхнизких закупочных цен. Но ничего из ничего не бывает. И когда система ценообразования окончательно запуталась, экономист Виктор Белкин предложил ввести систему «прозрачных цен». В 1959 году началась эта реформа. В 1962-м подняли еще раз на 50% цены госзакупок на хлеб, на 30% — на мясо и молоко. Выросли и розничные цены: никто и нигде этого не любит. В Новочеркасске — все совпало с понижением заводских расценок. Люди пошли. Против них стояли солдаты 18—19 лет…

Нет свидетельств, что кто-то — от Хрущева до командира дивизии — дал команду стрелять. Я таких свидетельств не нашел.

…А потом — да, судили. Были смертные приговоры. Вот они ужасны! Эти люди и по тогдашним законам не были преступниками. Кто-то дал кому-то по морде, кто-то кричал: «Хрущева на колбасу!» Худшего — никто из семерых расстрелянных по этому делу не совершил.

Но и о реформе цен «по Белкину» после Новочеркасска никто не заговаривал. И чересполосица, где никто не знал, откуда взялись цифры, запутывалась до конца советской власти. До 1992-го: тогда уже платили безропотно…

— Как были приняты в России ваши первые книги? И каковы отклики на «Реформатора»?

— Самое яркое — простое соотношение чисел. Моя первая книга об отце, «Пенсионер союзного значения», вышла в 1990-м. Тираж был — 200 тысяч. Допечатка — еще 100 тысяч. Все разошлось.

Книгу «Кризисы и ракеты» (потом я ее переделал в «Рождение сверхдержавы») выпустило АПН в 1994 году. Тираж был уже 40 тысяч экземпляров.

В 2010-м стартовый тираж «Реформатора» — три тысячи.

— Страна в цифрах, однако.